Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллстрома. Фаст Г. Рассказы] - Говард Фаст

— Они ничего не знают?

— Да, не знают.

Некоторое время они стояли там, третий офицер наблюдал за работой врачей, и ему становилось все более не по себе. Тогда Советник похлопал его по плечу и сказал:

— Достаточно. Даже во сне они думают и мечтают, а вы еще не готовы находиться столь долго под воздействием вибраций их мозга. Давайте пойдем сейчас в одну из смотровых кают, посидим там, поговорим немного и успокоимся.

В смотровой каюте третий офицер наконец смог расслабиться и попытался упорядочить поток новых идей и впечатлений. Он понял, что полон великой жалости, всепоглощающего чувства печали, и начал говорить об этом мудрому старику.

— Это вполне естественно, — сказал Советник.

— Чем они занимаются на Cephes пять?

— Они убивают.

— Значит планета пуста?

— Нет. Эти бедные создания сознают свою функцию — убивать — и ставят эту функцию выше всего. Поэтому у них самая высокая рождаемость: такой нет нигде во Вселенной. Они постоянно увеличивают свое население, рост рождаемости опережает рост числа убийств.

— А каково их интеллектуальное развитие?

— Нормальное, но проку от этого мало. Их «эго» препятствует формированию сверхинтеллекта.

— Но как их интеллект может сочетаться с продолжением убийств?

— Весь их интеллектуальный потенциал направлен на убийство себе подобных. Как я уже говорил, они безумны.

— Но, обладая интеллектом, они скоро станут способны выходить в космическое пространство?

— О да. Они уже научились этому с помощью примитивных ракет. Но мы избрали Cephes пять именно потому, что это наиболее удаленная от нас планета. Они сумели выйти в ближний космос, но перед ними встали проблемы искривления пространства, перемещения со сверхсветовой скоростью, а этих проблем им не решить никогда: задача такого порядка требует колоссальной концентрации сверхинтеллекта, внутреннего интеллекта.

Некоторое время третий офицер сидел молча, а затем мягко спросил:

— Они сильно страдают?

— Боюсь, что да.

— Но им оставлена хоть какая-то надежда?

— Надежда остается всегда, — вздохнул старик.

— Мы называем эту планету Cephes пять, — сказал третий офицер. — А как ее называют сами обитатели, эти аборигены?

— Они называют ее Земля, — ответил старик.

Яйцо

Чистым везением, по общему мнению, было то, что именно Су ван руководил раскопками, ибо помимо того, что он был археологом второго класса, он еще и увлекался особенностями социального мышления второй половины двадцатого века. Он был не просто историком, он был человеком, увлеченно исследующим глухие задворки истории. Иначе яйцо вряд ли могло рассчитывать на столь бережное к себе отношение.

Раскопки велись в северной части района, который раньше назывался Огайо; национальное образование, располагавшееся тут, известно как Соединенные Штаты Америки. Нация эта была так сильна, что перед окончательным распадом ей удалось пережить три атомные войны. Поэтому здесь сохранилось больше герметически закрытых убежищ, чем в любой другой части планеты. Каждый школьник знает, что только в последние сто лет нам удалось до некоторой степени понять древние социальные устои, доминировавшие в последние десятилетия предыдущей эры. Брешь в три тысячи лет нелегко преодолеть, и совершенно естественно, что эпоха атомных войн с трудом поддается пониманию нормальных людей.

Суван истратил многие годы на вычисление точного места будущих раскопок, но настоящей его целью были отнюдь не убежища, а другие, забытые проявления тех времен. То было время смерти и, следовательно, время великого сопротивления смерти — с помощью лекарств, сывороток, антител и, в чем был особый интерес Сувана, — замораживания.

Сувана крайне интересовал вопрос замораживания. Насколько он мог судить по результатам своих исследований, в начале второй половины двадцатого века были достигнуты значительные успехи в быстром замораживании человеческих органов и даже особей животных; и простейшие организмы, оттаяв, продолжали жить.

Ряд врачей разработали методику замораживания людей, страдающих неизлечимыми болезнями, с последующим хранением их в таком состоянии вплоть до того момента, когда будет найден метод лечения конкретной болезни. Тогда, теоретически, их можно было бы оживить и вылечить. Метод был доступен только богатым людям, и несколько тысяч из них рискнули — но никаких подтверждений хотя бы одного успешного оживления и излечения не было известно, а все построенные в этих целях центры были разрушены в огне последовавшего варварства и дикости.

Суван, однако, обнаружил ссылку на один такой центр, построенный в последнее десятилетие атомной эры. Он располагался глубоко под землей. Его компрессоры потребляли энергию атомного реактора. Ресурс этого реактора как раз сейчас должен был подходить к концу.

Суван с помощниками пробили в лавоподобной породе к югу от озера шахту в сто футов глубиной и сейчас достигли руин странного подземного сооружения. Вооруженные мощными прожекторами, лазерными резаками и обычными кирко-мотыгами, Суван вместе со своими товарищами студентами последовательно обшаривали руины, переходя из зала в зал, из комнаты в комнату.

Его ожидания не были обмануты. Он нашел как раз то, что искал — институт замораживания и сохранения людей.

Они обходили камеры, в каждой их которых рядами были уложены контейнеры, словно в христианских гробницах смутно припоминаемого прошлого. И все же их постигла неудача: оказалось, что подача энергии прекратилась уже тогда, три тысячелетия назад, и теперь даже скелеты на дне контейнеров давно превратились в пыль.

«Так проходят мечты человека о бессмертии, — подумал Суван. — Кто были эти бедняги, о чем они размышляли в последние минуты перед замораживанием, пытаясь обмануть самое неуловимое, что есть во Вселенной, — время?»

Его студенты возбужденно переговаривались. Суван знал, что его раскопки — одно из самых важных и волнующих открытий современности, и, тем не менее, испытывал глубокое разочарование. В глубине души он надеялся найти здесь хорошо сохранившееся тело, оживить его с помощью современной медицины и получить достоверные сведения о тех таинственных десятилетиях, когда человеческая раса в приступе вселенского безумия уничтожила не только девяносто девять процентов своего населения, но и всех животных и птиц, обитавших тогда на Земле. Сохранились лишь отдельные фрагментарные сведения о формах жизни тех дней. О птицах, например, было известно так мало, что эти воздушные, удивительные создания, парящие в небесах, воспринимались исключительно как субъекты мифологии, а не реальной жизни.